Виктор Голубев, Обезьяна — человек

«Сквозь решетку окружающий ее мир казался еще более холодным и неприветливым. Скрытая в тишине враждебность, наполнявшая собой каждый предмет безобидной с виду обстановки, обостряла чувство одиночества… Серые тени налезали друг на друга… концентрируя в себе зловещий дух последних дней…» Так начинает свою повесть «Человек – обезьяна» автор. Оказавшись в заточении, животное обретает не только силу духа, но и… чувства, и разум, сходные с разумом и чувствами человека разумного. Становясь объектом экспериментов, обезьяна показывает человеку его место в этом мире, и место это отнюдь не вверху в иерархии живой Природы.
В. Голубев – автор-экспериментатор, он отменно владеет словом, его сюжеты необычны и увлекательны. Кроме повести, в книгу вошли рассказы, написанные в разные периоды жизни.

ОБЕЗЬЯНА-ЧЕЛОВЕК

Сквозь решетку окружающий ее мир казался еще более холодным и неприветливым. Скрытая в тишине враждебность, наполнявшая собой каждый предмет безобидной с виду обстановки, обостряла чувство одиночества и пугала в эти минуты нахлынувшего на нее тревожного беспокойства. Серые тени налезали друг на друга, сгущаясь непроглядной чернотой в пустотах, давно знакомые контуры терялись в сумраке углов, мягкие полутона переходили в глубокое бесцветье, концентрируя в себе зловещий дух последних дней.

Вокруг царили обычная чистота и порядок. Все покоилось на прежних местах, без малейших изменений, будто не готовое к использованию по прямому назначению и служившее только для того, чтобы наполнить комнату какими-то предметами. Однако неумолимый характер, безжалостная тирания, которые угадывались в каждой складке расстеленных и уложенных на столе тканей, совершенно определенно скрывались за металлическим блеском отдельных инструментов и коробок, не давали ей возможности покончить с волнением и полностью отдаться привычным занятиям, которыми были скрашены первые дни ее неволи. Сидя в своей клетке, она смотрела на них с удивлением и страхом, точно узнала о них что-то ужасное, что открылось вдруг с обратной стороны и заставило сомневаться в миролюбии этого славного и тихого, вполне уютного обиталища. Мягкие гладкие простыни, висевшие на спинке стула, не привлекали, как прежде, своей леденящей кожу и одновременно игривой, бархатистой белизной, своим внеземным специфическим запахом, заменявшим аромат молодого леса. Лежавшие на полках крючки и отвертки внушали ей глубокое отвращение, хотя она не раз уже пыталась выяснить, зачем они нужны и как используются в деле, и в целом только видела в них предметы нескончаемых своих забав. Прямоугольные ящики приборов, расставленных вдоль стен, которым она недавно еще придавала значение простых и добрых соседей, никак не влияющих на ее самочувствие, пугали теперь необъяснимой изощренностью своего вида, безупречно строгим расположением ручек, шкал и индикаторов, маленьких светящихся глазков, вовсе не бесстрастно подмигивающих время от времени красными и зелеными огоньками, а с нарочитой дикостью, с безумной судорожной страстью пытающихся непременно увидеть ее, прикончить, задавить, когда эта злобная машина приходила в действие. Теперь все возбуждало ее подозрительность, всякая мелочь напоминала о неприятных ощущениях, если даже и не имела с ними непосредственную связь. Застывшее время неотвратимо наседало безволием. Голые стены каждым дюймом своим источали поток неразборчивых чувств, и эта прочная железная перегородка, отделяя для нее малую часть пространства, никак не препятствовала полету нервного оцепенения, вмещавшего в себя целую груду мрачных фантазий, которые исходили из ее внутренностей, отражались в углах и от двери и, многократно увеличиваясь, словно стая коршунов, с неистовым остервенением набрасывались на нее обратно.